Герцогиня и «конюх» - Страница 42

Остерман написал:

«Доверяйтесь мне, Ваше Высочество. Принимайте все условия, сколь бы они ни были унизительны. Остерман».

– Вот, Бирон, – сказал он, подавая «конюху» письмо. – Я надеюсь, что Анна Иоанновна поверит мне. До сих пор Остерман еще никогда не бросал своих слов на ветер.

Бирон взял и поцеловал записку, после чего воскликнул:

– Остерман, только теперь я вполне уверен, что Анна сделается императрицей! Раз вы написали это – все кончено. Но как же я прорвусь сквозь кордоны застав?

– А вот как… – И Остерман стал подробно посвящать Бирона в свой хитроумный план.

VIII. «Заколдованный сон»

Страшная снежная буря при двадцатипятиградусном морозе злобно выла и ревела над Москвой. Это была такая ледяная завируха, какой первопрестольная и не помнила. Суеверным москвичам в завывании ветра чудилось похоронное пение по скончавшемуся от «черной смерти» императору.

Было около часа ночи, когда к заставе, охраняемой часовыми с ружьями, подъехала крытая повозка-сани.

– Стой! – послышался сквозь завывание ветра грозный окрик часового. – Кто едет?

Кибитка покорно остановилась перед сверкнувшим штыком, из нее не торопясь, спокойно вышел человек, закутанный в огромную меховую шубу.

– Ты часовой? – спросил он ломаным языком.

– Да, часовой, – довольно грубо ответил страж.

– Где твое начальство? Где господин сержант? – резко спросил проезжающий.

– Там они! – указал часовой на освещенные окна небольшого каменного домика.

Проезжий направился туда, но часовой и тут преградил ему дорогу.

– А вы кто будете? Я не могу пропустить вас туда, – решительно заявил он.

– Я – кто? Я, любезный, придворный доктор и приехал к твоему начальству по распоряжению его сиятельства князя Голицына.

Часовой подтянулся.

– Коли так…

Незнакомец (это был Бирон) отстранил часового и вошел в караульную.

Тут было нестерпимо жарко, пахло добрым кнастером и вином. За небольшим столом сидели трое офицеров в расстегнутых мундирах. Они весело хохотали и опорожняли стаканы с вином.

– Что вам угодно? – увидев Бирона, вскочил старший из них, наскоро застегивая мундир. – С кем имею честь?

– Я доктор Эйхенвальд, господа офицеры, а явился я к вам потому, что мне надо произвести дезинфекцию… Вам ведь известно, от какой болезни изволил скончаться государь император?

«Доктор» при слове «император» почтительно снял свою меховую шапку.

– Разумеется, мы знаем, господин доктор: от черной оспы, – в один голос ответили караульные офицеры.

– Так вот, ввиду того, что это болезнь очень заразная и может не только распространиться по всей Москве, но и выйти за ее пределы, мне начальствующими лицами приказано обеззаразить все заставы. Я полагаю, что вы будете сами рады этому, так как кому же приятно умереть в столь цветущем, как ваш, возрасте от страшной черной болезни?..

– Черт возьми, это – правда! – воскликнул один из офицеров. – Брр! Что может быть отвратительнее такой гадости?

Бирон потирал руки от холода.

– Итак, я сейчас приступлю… Но я так замерз, что у меня не действуют руки! – воскликнул он.

– Так не угодно ли, господин доктор, стаканчик винца? – обступили Бирона офицеры.

– С удовольствием! Вы думаете, что мы – доктора-немцы – только одни лекарства употребляем вовнутрь? О, нет!.. Что может быть лучшего, как стакан-другой вина?!

Эти слова были встречены криками одобрения. «Доктору» налили огромный стакан токайского, и он выпил его с наслаждением.

– Молодец, доктор! Умеете пить! – захлопали в ладоши полупьяные офицеры.

– Ну а теперь за работу! – Бирон вынул большую бутылку из кармана шубы и маленький «распылятор». – А где тот часовой, который стоит у заставы? Позовите, господа, и его. Пусть и он избежит опасности заразы.

Один из офицеров вскоре привел часового.

– Я буду опрыскивать каждого по отдельности, – сообщил Бирон. – Не беспокойтесь: эта жидкость не ядовита; она не испортит ваших мундиров.

«Доктор» Бирон стал поочередно переходить от одного офицера к другому, обильно опрыскивая их таинственной жидкостью. Незаметно он выплескивал большое количество ее на полы мундиров офицеров.

Лицо часового, дожидавшегося своей очереди, выражало страх. Он был убежден в глубине души, что эта самая жидкость и есть та страшная зараза, от которой может приключиться смерть.

– Ну и тебя теперь опрыснем! – улыбнулся «доктор» и стал обливать часового огромной струей.

Какой-то особенно противный, удушливо-сладкий запах распространился по комнате.

– Я думал, что пахнуть будет хуже! – воскликнул один офицер.

– Действительно, карболка благоухает куда ядовитее!

– А это что же за средство, доктор? – вмешался третий офицер.

– Новое средство, господа, – усмехнулся Бирон. – А теперь посидите спокойно… так полагается! – предложил Бирон, а сам незаметно всунул себе в обе ноздри куски ваты…

– Ах! – послышался испуганный голос одного из офицеров. – Что это со мной? Мне дурно!.. Голова кружится.

Он хотел вскочить, но не мог – точно какая-то непреодолимая сила властно парализовала его ноги. Он хотел крикнуть – но не мог: голоса не было.

– Что… что с тоб… с тобой?.. – попытался подняться другой, чтобы прийти на помощь товарищу, но, едва приподнявшись, он так же бессильно опустился на стул, причем его глаза сомкнулись, а по всему телу пробежали судороги.

Часовой как стоял, так и свалился на пол.

Путь был свободен. Бирон помчался к своей Анне Ивановне.

IX. Жизнь и смерть

После чудесного появления несчастной баронессы Клюгенау в замке старых Кетлеров герцогиня Курляндская совсем преобразилась. Изнывавшая дотоле от скуки, так как с ней не было Бирона и «иного какого развлечения», Анна Иоанновна вдруг нашла живой предмет, на который могла изливать избыток «нежности» своей души, отравленной желчью, или – как она любила выражаться – «печеночной горечью». Она окружила Клюгенау самым внимательным уходом, в котором та уже, собственно говоря, и мало нуждалась, так как находилась в последнем градусе скоротечной горловой чахотки.