Герцогиня и «конюх» - Страница 60

Несмотря на естественное волнение, выражавшееся то во внезапной бледности, то во вспыхивающем румянце, лицо Анны Иоанновны в общем было спокойно. Холодная, надменная улыбка как бы застыла на ее губах. Это была не жалкая, приниженная улыбка захудалой, затравленной герцогини Курляндской, которая унижалась не только перед венценосными родственниками, но и перед «презренным рабом» Меншиковым. Нет, это была улыбка императрицы, сознающей всю мощь своей власти над миллионами верноподданных рабов. Но сколько ненависти и злобы сверкало в ее глазах!

Первым у ступеней трона приветствовал Анну Иоанновну митрополит с крестом в руках.

Процессия остановилась. Надо было выслушать приветствие высокочтимого архипастыря церкви.

– Ваше императорское величество! – начал он, сильно волнуясь. – Неисповедимыми путями Божиими вы избираетесь в императрицы всея православной, святой Руси. О, ликуй, радуйся, народ православный!.. Господу Богу угодно было призвать к себе драгоценную жизнь нашего возлюбленного монарха, императора Петра Алексеевича Второго. Осиротел тогда народ русский, православный. «Кто будет управлять нами, кто будет пещись о животах наших?» – скорбно восклицали люди. Но смилостивился Господь Бог над детьми Своими и даровал народу новую царицу. Царица эта – ты, всемилостивейшая государыня! Сейчас тебя провозгласят царицей, и радостный клич пронесется по земле Русской. О, сладчайший день, о, день великого торжества! Я, скромный служитель престола церкви, приветствую тебя, царица: гряди, гряди с миром на счастье и благо твоего народа! Царствуй счастливо, великая государыня, правь мудро, справедливо твоей державой, ибо Царь Царей, Царь царствующих благословляет твою десницу!

Окончил митрополит и, высоко подняв крест, осенил им императрицу, а потом протянул ей его для целования.

Анна Иоанновна перекрестилась широким крестом и, целуя крест, тихо спросила митрополита:

– Меня, владыко, благословляешь на царство?

– Тебя, пресветлая государыня императрица!

Глаза Анны Иоанновны засверкали. Она выпрямилась еще горделивее.

В эту минуту князь Дмитрий Голицын, оттеснив митрополита, низко склонился перед государыней и начал торжественным голосом:

– Ваше императорское величество! В этом священном тронном зале, перед лицом всех собравшихся высших сановников, вы, ваше величество, соблаговолите подписать то самое, что вы подписали в Митаве.

Гробовая тишина воцарилась в тронном зале дворца.

Ее нарушили дальнейшие слова Голицына:

– Но, прежде чем вы подпишете эту грамоту, которая станет достоянием народа, я почтительнейше прошу вас, ваше величество, ответить на следующие вопросы. Ведомо ли вам, что народ желает, дабы тяготы государственной власти вместе с вами разделяли члены Верховного тайного совета?

– Ведомо, – ответила Анна Иоанновна.

– С вашего ли согласия и с вашего ли желания пункты сей ограничительной грамоты составлены?..

Прежде чем Анна Иоанновна успела ответить, Голицына перебил Остерман:

– То, о чем вы говорите, князь Голицын, ведомо, наверно, императрице… – И он тихонько шепнул Голицыну: – Чего вы тянете? Пусть прямо подписывает…

Это был исторически-знаменитый ход великого дипломата: ему было необходимо, чтобы Анна Иоанновна всенародно, то есть в присутствии главенствующих классов империи, не произнесла роковой, неизбежной фразы: да, дескать, эта ограничительная грамота составлена с моего желания и согласия. Остерман выразительно поглядел на Анну Иоанновну. Она вспомнила главный урок своего блестящего учителя и, придав всей своей фигуре приниженный вид, покорно пробормотала:

– Вы желаете, чтобы я подписала вторично этот акт? Хорошо, я повинуюсь воле членов Верховного тайного совета. Вот моя подпись! – и она, быстро подойдя к столу, на котором лежала грамота, подписалась под ней.

– Я говорил, что у этой женщины все должно повторяться дважды в жизни, – пробормотал Джиолотти на ухо Бирону.

– Да здравствует императрица Анна Иоанновна! – закричали Голицын и Долгорукие, а за ними и их сторонники.

Пушечный выстрел с верков Тайницкой башни был ответом на эти слова.

Анна Иоанновна едва стояла на ногах. Ее лицо было белее горностая. Сначала она обратила взор на Бирона – тот утвердительно кивнул головой, потом поглядела на Остермана – этот довольно улыбался. Взглянула императрица на Джиолотти – и сразу под влиянием его чудесного, таинственного взора успокоилась.

«Они спасут меня… Не может быть, чтобы меня так вероломно предали они…» – молнией пронеслось в ее голове.

Но вдруг ее взгляд встретился с ликующе-торжествующим взглядом Екатерины Долгорукой. В этом взгляде она прочла такую безумную злобу и хитрую радость, что все ее существо пронзила мысль:

«Измена!»

– Ура! Да здравствует императрица Анна Иоанновна!! – продолжали греметь находившиеся в тронном зале дворца.

Трепещущая Анна Иоанновна стояла на ступенях трона.

И вдруг какой-то неясный шум донесся из коридоров дворца. Этот шум происходил как бы от гула многих взволнованных голосов. Толпа придворных смолкла, замерла, удивленно поглядывая друг на друга. Что это за шум? Откуда он? Почему?

Князья Голицын и Долгорукий смертельно побледнели.

– Что это… что такое?.. – испуганно пролепетал Голицын.

Совершенно позабыв о присутствии императрицы и всего двора, Долгорукий схватился за голову.

– Это, кажется, то, о чем я тебя упреждал, – хрипло шепнул он Голицыну и стал знаками подзывать к себе Остермана.

Последний, заложив руки назад, повернулся к Долгорукому и Голицыным спиной.